В биографии Деррида неоднократно подчеркивается, что он, занимая всю жизнь достаточно центровые позиции во французской академии (работать в Эколь Нормаль с Альтюссером, за которым он вел лекции — не то же самое, что в каком-нибудь задрипанном колледже в Ле-Мане), постоянно сталкивался с сопротивлением – там его не принимали, тут не утверждали, туда не назначали и т.п. Это создает понятный нарративный эффект «сопротивления гению», но для социологического понимания этих моментов их нужно было бы сопоставить с траекториями менее громких имен из его окружения или же вовсе нонейм-академиков. Возможно, что какого-нибудь Гандийяка или Рикера (фигуры первой величины) тоже какое-то время не назначали или затирали. А что, собственно, сказать о нонеймах — может сам их статус говорит о еще большей репрессии?
Проблема биографии практически любого рода (поскольку это всегда так или иначе "жизнь замечательных людей") в том, что она создает hindsight bias, устранение которого могло бы стать отдельным проектом. Интересно, что Бурдье - один из главных фигурантов провала Деррида с увековечиванием в качестве именно французского академика, в истории с трудоустройством в Коллеж де Франс, попытался выполнить что-то подобное в "Нищете мира". Но, в общем-то, биография исключает возможность подойти к всевозможным infâmes и anonymes иначе как в модусе рефлексивного переворачивания, смены фигуры и фона, которое позволяет дать социологический портрет, перечислить ряд различных общих случаев, нарисовать общую картину и т.п. "Des hommes infâmes" - это всегда те, кто определяются определенной общей жизнью, la vie, или же составляют отдельный мир или le monde, люди, отсюда "la misère du monde", мир определенно нищий, то есть не бедный чем-то конкретным, а бедный самим собой (странное возвращение "нищеты миром" или "скудомирия" у Бурдье как рецидив Хайдеггера). Бедное остается условием появления чего-то общего, типичного, узнаваемого, но по возможности удерживаемого на расстоянии.
Биография требует такого вложения, таких инвестиций (в виде самого своего факта биографии), которые заведомо указывают на то, что это не нечто принимаемое по умолчанию, что это рассказ, который в обычном случае рассказывать некому и незачем. Это, в свою очередь, создает ситуацию вынужденной нарративизации там, где ее могло и не быть, поскольку современные знаменитости совершенно не обязаны жить жизнью героев, искателей приключений, первооткрывателей и т.п., то есть в их жизни, вообще говоря, могло ничего и не случиться (как в образцовой жизни Аристотеля, который родился, думал и умер, хотя на самом деле у него много чего произошло, и жил он во времена далеко не спокойные). Соответственно, плохая современная биография отличается излишними уступками искушению нарративизацией, которая опознается как некоторый избыток интересных подробностей, странностей, совпадений и т.п., то есть как перекос в сторону "открытий" там, где их не должно быть. Но избавиться до конца от такого искушения структурно невозможно, поэтому предмет биографии должен позаботиться о том, чтобы оставить хоть что-то "на развод", на начатки рассказа о самом себе, например какой-нибудь роман (Деррида это сделал), политическую авантюру или "историю" (то же самое), и т.п. Разумеется, никто не может заниматься этим профессионально, помимо реальных авантюристов, но надо хотя бы делать то же самое для проформы.
Обложка испанского перевода "Жизни бесславных людей" хорошо показывает этот момент: формальное "кадрирование", вроде бы позволяющее выделить что-то, на самом деле не создает рамки биографии, не берет кого-то одного в эту рамку. Оно, скорее, осуществляет негативную операцию: выделяет не одного, а многих вместе, и срезает других по живому, по пол-лица, показывая, что и в таком отрывочном виде они вполне составляют "жизнь", которой живут бесславные. Не профиль и не анфас, а half face, которому не так-то просто стать "two face" (Дент из вселенной Готэма).
Дмитрий Кралечкин