Одним из интересных моментов является «прозрачная доска», которая создает эффект «назад в будущее»: школьники в кадре (конец 70-х) пишут, естественно, на обычной грифельной доске, которую, однако, показывают кинокамерой так, словно бы это прозрачная доска, вроде тех, что существуют сегодня. В то же время это доска-одностороннее зеркало. Кто-то постоянно наблюдает за тем, что происходит «в кадре», в пространстве диегезиса, но так, что сами фигуранты этого не замечают. Создается параллельный мир, аналогичный наблюдению «из будущего» в «Интерстелларе», то есть сама «прозрачность», обеспечивающая взгляд, уже гарантирует то, что школьники только пытаются достичь, она уже сублимирует ту неподатливую материю, с которой они борются, ошибки, которыми испещрены реальные доски. «Дух»-в-доске (как дух в книжных полках в «Интерстелларе») формально указывает на движение, которое ничем не поддерживается: ничто не может, на самом деле, гарантировать того, что «гении», собравшиеся в школе, — на самом деле гении, если только интерфейс их работы уже не стал абсолютно прозрачным для инстанции, которое этой «уже» известно (собственно, эту невозможную познанность постулирует последний кадр, где школьник начинает расписывать схему вечного двигателя).
Возможно, общая рутинная неуравновешенность, заскоки и т.д. определяются, прежде всего, напряжением в самом топосе «гениальности»: с одной стороны, некоторые странности и маниакальность выступают признаками гениальности, но эти признаки не являются достоверными, в любой момент они могут быть девальвированы и оказаться попросту патологией или даже просто подражательством. Проблема «спецшколы» в том, что в нее набирают «гениев», которые, однако, показали себя лишь отчасти, это те, на кого сделана ставка, но это не значит, что они ее оправдают. Перевод всего дикурса гениальности во внешний, рефлексивный режим (систематически утрируемый и вышучиваемый: «это вот наши гении…») создает напряжение, которое не удается сгладить «работой», собственно исследовательской деятельностью (которая, к тому же, школьникам недоступна, поскольку они пока просто мало что знают). В известном отношении, это просто современная академическая ситуация, в которой любая научная деятельность давно не существует в режиме «наивного», самопроизвольного, автономного исследования, а всегда является делом отчетности, оправдания заявок, отбивки по гранту и т.п. Школьники находятся в постоянном внутреннем дедлайне, поскольку им нужно отчитаться по структурному гранту, который был им пожалован, когда их приняли в спец-школу.
Спецшкола — интересный антропологический феномен в обществе с обязательным школьным образованием. Обычная школа в таком обществе — это немаркированное, данное, то, что существует по умолчанию, и то, что так или иначе проходят все. Бессмысленно потом говорить о себе, что «я закончил школу» (конечно закончил, вот если бы ты ее совсем не закончил, это было бы отличительное свойство — что тоже бывало, но довольно редко).
Спецшкола — это маркированный феномен, surenchere обычной школы, который функционирует за счет того, что в том, что когда-то на первом шаге стало немаркированным, что-то маркируется, проводится граница. Спецшкола — уже элемент биографии, независимо от того, что было дальше и как именно ты ее закончил. Это маркированное пространство, однако, не является в СССР исключительно элементом престижа или дефицитном товаром (хотя и им, естественно, тоже). Система отбора в спецшколу сама обеспечивается противоречивым механизмом «одаренности» (то есть данности) и «элитарности» (то есть сконструированности). Одни попадают потому, что они, возможно, даже не хотели попасть, они «даны» как гении, и просто не могут иначе (например, они самопроизвольно решают все более сложные задачи, и обычная, немаркированная, школа просто выталкивает их в спецшколу), тогда как другие, напротив, попадают туда стараниями, усилиями (своими, родителей, социального круга и т.п.). Это базовое противоречие спецшколы (как и по сути любого маркированного региона на фоне немаркированного) в фильме практически стерто, если не брать фигуры ученицы, которая понимает свою ситуацию чисто утилитарно, как способ подобрать будущего жениха, сделать ставку. Хотя социальный бэкграунд учеников очевидно разный, «внутри» школы различие «данности» и «махинаций» каким-то образом устраняется, причем в пользу первого члена оппозиции. Все поставлены в равные условия, но это не позволяет сохранить данность в ее «естественном» виде (как если бы, к примеру, главный герой продолжал учиться в обычной школе и просто всем решал задачи, был идеальным отличником). Данность, поскольку она уже выделена в качестве таковой, перестает быть данностью, любой самородок в такой ситуации теряет самоуверенность, которая даже не могла бы считаться «уверенностью в себе». Создается впечатление, что дети сами в результате переходят к отчаянным мерам, пытаются сделать то, что им заведомо неизвестно, чтобы просто структурно доказать, что они действительно были выбраны верно, они — те, кто надо. Проблема спецшколы в том, что она не способна нормализовать «данную гениальность», поскольку последняя просто усреднилась бы внутри этой школы, стала бы «еще одним уровнем», а не реально тем, что выбивается из любого социального распорядка и заявляет о себе как о самодостаточном. Несмотря на то, что спецшкола уже состоит из дарований, структура класса формирует видимость серой массы — разумеется, все легко загораются очередной задачей про вечный двигатель (что, конечно, невозможно в ситуации обычной школы, где все делается из под палки), но все равно фильм о двух-трех героях, которые всегда в первых рядах, которые делают больше нужного и, фактически, вызывают стандартную реакцию учителей, ту же, что и в обычной школе: их осаживают, указывают на неподготоволенность, самонадеянность и т.д., то есть призывают так или иначе нормализоваться, что, однако, противоречит главному принципу спецшколы. Небольшой коллектив сверхпродвинутых школьников, готовых решать реальные научные задачи, уже составляет следующую «спецшколу», которой, правда, некуда идти: ремаркировать маркированное уже нет смысла, единственная возможность — сплавлять сверхгениев в институт, но институт представляет собой совершенно другую структуру, не surenchere, а реального планирования, экономии сил и задач (фигура «Баобаба», научного управленца, который душит научный поиск, просто потому что знает, что он в представленной форме невозможен).
«Перебор», «surenchere» — синтаксическая формула «гения», помещенного в структуру, в которой он уже обозначен в качестве гения, где все гении и где, следовательно, его отличительное свойство теряется. Он все время «зарывается», выдавая при этом собственную неуверенность в себе. Т.о., спецшкола демонстрирует сложности работы с «исключительным» в собственно социальных терминах, любого института «исключительности» (сюда же можно отнести сложности собственно НИИ как научных заведений и т.п.). С одной стороны, «данное», которое обнаруживается внутри немаркированного пространства, всегда больше этого «немаркированного», оно «выделяется». Но выделяется оно лишь в том горизонте, в котором его можно «выделить», то есть исключить и поместить в отдельную рамку. Напряжение между «выделяется» и «выделить» равнозначно проблеме ремаркирования данного как природно уже маркированного. Сама природа существует, разумеется, дважды, как серое, обычное, не имеющее значения, и исключительное, уже выделившееся и показавшее себя. Но любой инструмент маркировки уже перехвачен ремаркированием, так что принципиально развести их невозможно: нельзя сказать, что это — нечто именно выделившееся или нечто выделенное по каким-то окказиональным причинам или просто по ошибке (в конце концов, школьная система не безошибочна и поэтому она вполне может вытолкнуть в спецшколу того, кто к ней не способен). В этом плане все попытки «перебора», предпринимаемые школьниками-гениями (то есть дважды гениями), —не подтверждение их исходного «гениального» статуса, а лишь попытка разыграть ту же логику выделения там, где она в «чистом» виде уже невозможна. Необходимо быть на один шаг впереди любой маркировки, но это уже говорит о некоей зависимости. В конечном счете, школьник-суверен готов поставить под вопрос авторитет не только учителей (структурно усредняющих), но и физической реальности (закон сохранения энергии), доказать то, что принципиально невозможно. Это, конечно, лишь истерический, если не психотический, вызов, стремящийся утвердить принципиальную внеположность уже-выделившегося, его неподотчетность, сопротивление любой «экономии природы»: если возможна реальная гениальность, законы природы как законы экономии («из ничего не будет ничего») недействительны, поскольку они являются, в конечном счете, законами ремаркирования, примечания/фиксации/интерпретации полезной работы как эквивалентной растраты и т.п. По сути, гений стремится к опровержению законов природы как к своей судьбе, странному аттрактору, который определен всего лишь невыносимой для него социальной ситуацией, в которой он уже помечен как обычный гений. Ничем другим (особенно утилитарным) он, как «теоретик», заниматься не может и не должен (в этом смысле фигура искателя железного водорода более конвенциональна).
Дмитрий Кралечкин