Протокол четвертого заседания Московского философского кружка
Тема: «Политики утилизации: отходы как философская проблема и онтология сообщества»
В обсуждении участвуют: Ната Волкова (МАРШ, РАНХиГС), Константин Гаазе (Шанинка), Вячеслав Данилов (философский факультет МГУ, журнал «Логос»), Ирина Дуденкова (РАНХиГС, Шанинка), Дмитрий Кралечкин (журнал «Логос»), Инна Кушнарева (журнал «Логос»), Глеб Павловский (Русский институт), Петр Сафронов (независимый исследователь)
Последовательность реплик изменена. Дискуссия анонимизирована и для удобства сгруппирована вокруг магистральных сюжетов: «мусорный поворот» и версии гарбологии в социальных науках; базовые различения философии отходов; политэкономия мусора в СССР и РФ; социология отходов и переработка против вторичного использования; отходы и эпистемологическая техника безопасности, история селекции; сортировка мусора и «ручные режимы» трансцендентального.
Riddle: What is it that the rich man puts in his pocket that the poor man throws away?
Answer: Snot
(M. Thompson, Rubbish theory)
Вводная реплика
Первая версия современной «гарбологии», куста из нескольких гуманитарных и социальных субдисциплин, занятых мусором, появилась в 1973 году в рамках так называемого «Тусонского мусорного проекта» антрополога Уильяма Ратье. Ратье и его группа, используя в основном методы, заимствованные из археологии, изучали тусонский мусор так же, как изучают следы неолитических стоянок, получая информацию, к которой нельзя подобраться при помощи стандартных антропологических техник. В ходе проекта, например, впервые удалось эмпирически доказать, что домохозяйства со средним доходом выбрасывают больше еды, чем статистически более богаты и более бедные. Сегодня эту линию гарбологии продолжают в рамках STS-исследований и в новых, улучшенных версиях археологии отходов, занятой поиском недоступных иными методами intimate data, которые можно получить из отходов при помощи масс-спектрометров, алгоритмов и больших данных.
В том же 1973 году штатный химик компании Dupont Натаниель Вайет запатентовал бутылку из полиэтилентерефталата (сам материал открыли на 30 лет раньше), так появилась пэт-тара. Эпоха пэт-тары переопределила наше понимание отходов как объекта изучения. Проект Ратье, в общем, не претендовал на новизну, речь лишь шла о том, что уже имеющиеся в исторической антропологии и археологии методы можно распространить на модерные сообщества. Но после появления пластиковой бутылки гарбология начала стремительное восхождение от прикладной дисциплины к всеобъемлющей критической теории.
Первой версией была Rubbish Theory Майкла Томпсона, одноименная книга опубликована в 1979 году. Томпсон предпринял попытку создания релятивистской политэкономической концепции ценности, понимая мусор как некоторое устройство, которое позволяет объектам осуществлять переходы между скоротечным (transient) и устойчивым (durable) состояниями ценности.
Вместе с набиравшей с начала 80-х обороты «темной антропологией» гарбология быстро переключилась с собственно отходов на власть, дисциплинарные отношения, постколониализм и шире – на проблему распределения отходов. Сборник «Culture and waste», опубликованный в 2002 году под редакцией Гая Хоккинса, можно назвать витриной этой версии гарбологии. Мусор размывает границы национальных государств и в то же время создает новые границы, намного более материальные: границы между хабитатами богатых и бедных, Севером и Югом, новыми метрополиями и новыми колониями, городами, радикально устраняющими мусор, и городами, построенными из мусора. От Тихоокеанского побережья Индонезии до мусорных гор Неаполя отходы выражают современность, как пластиковая бутылка выражает отходы. Метонимия «все как мусор» сегодня превращается в метафору «мусор как все».
Базовые различения. «Что мусор», «когда мусор» и «где мусор»
Если вспомнить определение, которое дал мусору Николай Добролюбов («совершенная бесценность»), мы получим две базовые оси для концептуализации мусора, обе указывают на полюса связанных экстерналий, негативный и позитивный. В одном месте пластик физически размывает границу между океаном и берегом, в другом превращается в строительный материал, при помощи которого можно обустроить жилище или хозяйственную постройку. Здесь негативная бесценность в смысле вреда связана с положительной бесценностью в смысле безальтернативной ценности: нет ничего, кроме коробки из-под телевизора, чтобы территоризировать свое домохозяйство. Если раньше поселения создавали мусор в процессе эволюции, теперь они возникают из отходов других поселений, находящихся выше в иерархии отходов. Полюса совершенства устроены похожим образом. С одной стороны, позитивная идея продажи мусора, которая является одновременно предельно циничной и предельно утилитарной. С другой, негативное обещание совершенного, полного уничтожения отходов, их тотальной переработки.
Движение между полюсами не есть движение от эссенциальности к конструктивизму, как в проекте Томпсона, а движение между модусами невидимости и ненаблюдаемости, не между двумя версиями онтологии, а между двумя режимами устранения онтологии. Во время Римского мусорного кризиса сотни тысяч туристов не замечали горы мусора, сделав их полностью невидимыми, иначе бы ценность поездки в Вечный город подверглась дефляции. «Зима недовольства» в Великобритании, когда забастовка коммунальных служащих привела к появлению таких же гор мусора на улицах Лондона, - пример ненаблюдаемости. Жить на свалке нельзя, но можно перестать наблюдать свалку в городе, оставив мусор при этом в центре политической повестки.
Поскольку отходы нельзя произвести, не устранив онтологию тем или иным способом, нужно говорить не «что мусор», а «когда мусор». Мусорность есть модус соотнесенности, а не статус объекта, как в случае горшочка и сдутого шарика, так и в случае утерянного и найденного хвоста ослика Иа из «Винни-пуха». Мусор – превращенная форма, за которой не стоит никакая форма чувственности, здесь нужно полностью размежеваться, например, с гарбологами последователями Мэри Дуглас, полагающими, что границы между отходами и не-отходами могут проводиться сообществами через космологические представления.
«Когда отходы» объясняют неспособность капитализма включить мусор в широко понятую экономику аудита, основанную на гипотезе об исчислимости любого хозяйственного процесса. Мусор, производимый глобальным капитализмом, сопротивляется калькуляции, поскольку уборка улиц Рима и уборка улиц Лондона не могут быть подсчитаны в одной системе эквиваленций, даже если количественный и качественный состав отходов можно сравнить. Невидимость и ненаблюдаемость постоянно меняют границы того, что нужно подсчитать, калькуляция становится невозможна. В середине прошлого десятилетия нестыковки в подсчетах объема мусора в Англии и Соединенном королевстве граничили с абсурдом: часто получалось, что все остальные части королевства не просто не производят отходы, но еще и каким-то невидимым или ненаблюдаемым образом утилизируют отходы англичан.
Предлагается набор контраргументов. Объяснения онтологическим метаморфозам проще искать не в несоизмеримостях разных социальных контекстов, но в предметной данности того, что называется мусором. Его буквальные свойства – кучность, множественность, бесформенность, претензия на безграничность (метафора «все как мусор»), но без тени благоволения с нашей стороны. Все здесь – старые философские вопросы, от проблемы множественности до проблем возвышенного, сваленные буквально в кучу. Наш разговор именно поэтому тоже замусорен, и причина в самом предмете разговора, а не в контекстах. Можно пытаться навести некоторый порядок, выделив три этапа в развитии теории мусора.
Первый, структурно-символический, известен по работам Мэри Дуглас и ее аргументу относительно сапог в ванной комнате: важны совмещения, прежде всего, пространственные. Ничто не является мусором sui generis, нужно несовпадение места и материала, который только в этом месте становится мусором. Материальный поворот основы которого заложил Томпсон, сегодня развивается сразу в нескольких направлениях. Например, Мартин О’Брайн различает барахло, основу жизни и социальной соотнесенности, и хлам, нечто, исключенное из социального оборота, но сохраняемое ради воспоминаний. Постгуманистический поворот, не отказываясь от некоторых идей Томпсона, наделяет мусор новыми измерениями агентности, и в то же время обращается к феноменологии, чтобы объяснить не только пространственные, но и темпоральные метаморфозы превращения чего-то в мусор.
Пространственные модели объяснения, не так важно, структуралистские или нет, остаются все же наиболее эффективными. Шиес – не результат специфической поломки режима ненаблюдаемости грандиозной свалки, которую, например, не удалось купить щедрыми инвестициями в округу. Округа восстает против неудачного опыта проецирования административно-политической карты на реальные локальности, сообщества, складки пространства. Никто в России не спорит, что свалки нужны. Просто для них нет места, поскольку никто не хочет жить рядом со свалкой. Для свалок нужно найти не-места, исключенные из социального пространства, свалка не может находиться в месте, которое кто-то считает своим.
Философский анализ мусора можно начинать со специфического публичного действия – акта выбрасывания чего-то, поскольку вне этого акта мы можем наблюдать лишь степень социальной опутанности какой-либо вещи: от барахла до хлама. Собственно мусор появляется в результате некоторого специфического действия, которое само по себе социально, но при этом почти необратимо, рутинно, но при этом обладает статусом абсолютного события для выбрасываемой вещи. Не до конца понятно даже, насколько и в каком смысле это действие перформативно. Гарбологи, симпатизирующие феноменологической традиции, например, Уильям Вини, полагают, что темпоральная метаморфоза мусора остается на стороне трансцендентального субъекта. Но что тогда делать со сроком годности на упаковке? Перформатив, провозглашающий этот йогурт негодным, должен быть подкреплен определенным типом внешней агентности. Испорченные продукты в одной месте выбросят, в другом – отдадут неимущим, в третьем – переклеят этикетку.
Политэкономия отходов: опыт СССР и России
Локальность – не то слово, которым следует бросаться. Нужна большая степень чувствительности к хтоническому, чтобы говорить о мусоре. Опыт взросления в СССР немыслим без наличия кучи мусора, свалки, замороженной или заброшенной стройки. Как само собой разумеющееся понималось, что это нечто вроде общинной собственности. Поселения вырастали из куч мусора, а дети взрослели на них. Мусора в предельном смысле слова, как полностью отчужденного внешнего для социального порядка объекта, который нужно уничтожить, в СССР не было до появления массовых экологических движений. Все материальное так или иначе еще раз использовалось, от чугунных ванн из сносимых в центре коммуналок до кирпичей храма Христа Спасителя.
Присутствующие вспоминают, в каких отраслях жизни отходы не утилизировались, а возвращались в обращение в виде крафта: гаражи 60-х, частное домостроение до конца 80-х, почти любые формы нестандартных хобби, коллекционирование пустых пачек сигарет, бутылок из-под импортного алкоголя, садовая мебель и любые, даже сломанные инструменты.
Двойственный общинный статус мусора в СССР – повод для следствия, знатоки из МУРа в 10-м фильме известного советского телесериала вскрывают схему мошенников, которые под видом отходов вывозят ценные металлы с промышленных предприятий, проводят их через пункты вторсырья и потом втридорога продают. Лишь в девяностые мусор впервые превратился в видимый, подлежащий устранению, но неустранимый объект. Дворы-колодцы, парковки учреждений, пространства между пятиэтажками превратились в свалки, это случилось довольно быстро. Муниципальный коллапс и горы мусора не были невидимыми и были наблюдаемы, еще как наблюдаемы. Просто мусор в тот момент не входил в набор жизненно важных проблем, на улицах стреляли, в том числе стреляла власть. Самый престижный участок Рублевки, между дачами нескольких высших чиновников, был в 90-е завален черными полиэтиленовыми мешками с бытовыми отходами.
Никакого стандартизированного уклада, трансцендентальной схемы или коллективных представлений об утилизации отходов в России до сих пор нет. Где-то оборудованный бункер для твердых отходов – благо, где-то предпочитают выбрасывать мешки с бытовыми отходами, как на Рублевке. Где-то вообще не выбрасывают мебель и бытовую технику, она передается от более успешных домохозяйств к менее успешным по сотням разных маршрутов. Любого гарболога поставит в тупик необходимость объяснить, как функционирует ряд «промыслов», основанных на одном или нескольких циклах «утилизации» повторно используемого сырья или изделий.
Социология отходов: право и действие в призме мусора
Социологический анализ мусора можно начать с момента/действия выбрасывания. Здесь есть несколько важных элементов. Во-первых, локация: бросив что-либо на пол в доме или даже в мусорное ведро под раковиной, нельзя создать мусор в его полном виде. Пока выброшенное остается на попечении хозяина, его можно вернуть в обращение без посторонних. Мусор для-нас появляется в тот момент, когда он перемещается в локацию, доступную другому без моего разрешения, то есть в контейнеры для вывоза мусора, мешки на дороге, на плитку центрального проспекта. Нужно оставить что-то без попечения, вывести из круга соотнесенности, которую Хайдеггер, возможно, слишком выспренно называл заботой. Дальнейшее есть история борьбы властей разных уровней за объем прав на мусор. В этих «серьезных играх» (термин антрополога Шерри Ортнер) власти Акапулько могут сойтись с глобальной корпорацией, предоставляющей всей планете услуги по утилизации отходов.
Право мусора – административное право. Это самая сомнительная область правоприменения, в американской традиции нормальным считается оттачивать аргументы в диссертациях, утверждая, что административное право, особенно федеральные штрафы за ущерб окружающей среде, неконституционны. Имплементация административного права – серая зона для любой системы государственного управления. Интересом должна быть максимизация ренты за хозяйственный ущерб общественному благу или, скажем, минимизация возможности нанесения такого ущерба? Штрафы должны быть запретительными или просто болезненными? По масштабу ущерба или по масштабу собственника? Возможен ли торг?
Тем важнее негласный консенсус, сложившийся в рамках неолиберальной правительности по поводу мусора. Мусор – дело муниципалитетов, так обстоит почти повсеместно на глобальном Севере, но не только там. Мусор – собственность муниципалитетов. Это означает, что советская крафтовая модель утилизации, вернее, рециклизации мусора, сегодня повсеместно криминализируется. Штраф за апроприацию вещи, оставленной на улице Нью-Йорка (поднять и положить в багажник своей машины выброшенный туалетный столик), составляет $2000. Крафтовые районы города, вроде фавел – абсолютное зло, их необходимо разрушать, постепенно переселяя «туземцев» с помоек в районы с капитальными строениями и регулярным планированием.
В теоретической социологии есть интересный проект, в свое время не нашедший достаточного количества последователей, чтобы «взлететь». Он разрабатывался с конца 90-х годов американским социологом Уильямом Пицем, который предложил вернуться к веберовскому способу обоснования и объяснения социального действия – через правовые формы. Одной из принципиальных форм, способных производить социальные факты, обладающие самостоятельной принудительной силой, является принцип материальной заинтересованности. Передавая часть ценного для себя имуществе в чужое распоряжение, мы создаем социальный факт, социальную консеквенциональность, как это называет Пиц. Тот, кому передано имущество, теперь обязан нам некоторым действием, которое он совершает не в обмен, но в связи с переданной ценностью.
Выбрасывание мусора очевидно принадлежит этому же порядку правовых форм-действий, поскольку оно создает непреложный социальный факт. Разница в ценности передаваемого «материального интереса»: в одном случае эта ценность переходит к тому, кто дает обязательство, в другом эта ценность сначала уничтожается тем, кому она принадлежала. Встречное обязательство как бы подтверждает радикальность интенции выбрасывающего: муниципалитет гарантирует, что уничтоженная ценность не будет восстановлена через крафт, и если и вернется в социальный оборот, то только как очищенный от всякой социальности «переработанный ресурс». Мусор – это анти-дар, а также, кажется, единственный образец полностью негативной реципрокности, уничтожаемое одним должно быть уничтожено и другим. При этом за уничтожение или за преображение мусора почти везде нужно платить: вместе с отчуждением права на вещь в рамках этого социального факта у отчуждающего возникает дополнительное обязательство еще раз внести лепту теперь уже в коллективное уничтожение добровольно отчужденных предметов и вещей.
Политэкономия знания: два типа отходов
Можно начать объяснение с некоторой странности, связанной с умалчиванием и взаимной понятностью акта выбрасывания мусора. Для теории рационального выбора сама идея, что все должны согласиться с твоим единичным действием выбрасывания чего-либо выглядит безумной. Выбрасывание может быть не выгодно коллективу, не кооперативно или безответственно, но не существует права на коллективную или индивидуальную реабилитацию выброшенной субстанции, любая такая реабилитация – преступление, мошенничество. Так или иначе, предполагается, что никто не выбрасывает неизвестное, мусор был полностью кем-то познан, это клад с больше не нужным знанием.
Возникает классическая ситуация асимметрии информации. Я знаю о своем мусоре то, чего не знает сосед. И наоборот. Посмотрим на широко распространенный запрет на использование чужих контейнеров для утилизации своих отходов. Дело не только в том, что нельзя тайком подбросить свой пакетик в пластиковый бак к соседу. Даже если договориться с ним, мусорный оператор, на бумаге по крайней мере, будет против и потребует не смешивать отходы. Хотя сам способ их производства предполагает оставление без попечения. Так какая разница, где и как именно, почему это попечение нельзя оставить у соседа? Дело в том, что сосед, буде он смешает своих отходы с моими, оказывается в ситуации риска, мы все оказываемся из-за него в ситуации риска.
Сегодня мы понимаем неопределенность только негативно, так требуется ее понимать. Неопределенность включает в себя императивное требование сделать все, чтобы предотвратить возможные негативные последствия в будущем. Мы живем внутри модели информационного ада, когда любые формы неопределенности, как-то тематизируемые когнитивно, требуют действия. Немедленного. То есть запрета смешивать. Счастливые времена, когда дома можно было набивать полезностями, потенциями полезности в виде разных артефактов, чья польза могла быть отнесена в неопределенное будущее к неопределенным ренновациям или поломкам, заканчиваются, почти закончились.
Если мы не знаем чего-то сейчас, мы знаем, что можем знать это в будущем. Вопрос в модусе прочтения этого зазора. Будет он позитивным или негативным. В 19 веке этот зазор был открыт для любого, желающего извлечь из мусора прибыль или знание. «Мертвые души», например, несомненно, роман о мусоре в частном хозяйственном обороте. Я ж у тебя мусор покупаю, говорит Чичиков Собакевичу. Да вовсе не мусор, годная в хозяйстве вещь. Торг и политэкономия отходов поместья, бумажных проекций мертвых людей, намекает на иерархию порядков, где мусора как такового нет, его можно отнести к другому порядку ценности, где он еще не является мусором. Сцена с Плюшкиным, буквально превратившим свое поместье в мусор, контрапункт романа. В психоанализе такая фиксация означает, что мусор стал экспрессией тела, принудительная селекция и зачистка поместья доставит Плюшкину физические страдания, как и расставание с мертвыми душами. В той политэкономии не было мусора, не было свалки, не было отходов как таковых, были неопределенные доходы. С другой стороны тот же мусор открыт детективу, герою Болтански. Холмс извлекает знания из мусора: сигарного пепла, пятен, пыли. Он часто бывает и на социальном дне, у тех, кто снабжает его информацией о тайной жизни Темзы и темных делишках обитателей света.
Следующий модус позитивности связан с моделью совместного повторного использования, моделью умножения потенциала выброшенного. Действительно, в СССР мы выросли на горе мусора, в модели «Пикника на обочине». Мы могли и должны были приспосабливать выброшенное знание к своим нуждам. Когда что-то принесено домой и может оказаться полезным – это ситуация информационного рая, когда модус прочтения незнания остается позитивным. Нет ничего небезопасного. Есть неопределенно полезное. Я не знаю, что сделаю с этой вещью. Но она потенциально полезна. На западе эта же модель активно применялась в искусстве. Сломанное или выброшенное могло превращаться в знаки, отходы могли становиться арт-объектами.
И в версии Чичикова, и в версии Холмса, и в версии сталкера речь шла о переприсвоении мусора через позитивный зазор незнания. Все эти возможности сейчас оказались существенно закрыты. Мы с этим мусором ничего не делаем, потому что с ним запрещено что-либо делать. Потому что счастливое незнание теперь стало невозможным. Информационная асимметрия создает запрет. Поскольку мы не знаем, что можно найти в мусоре, лучше не искать ничего. Проще наложить запрет и сэкономить социальные усилия, чем искать в мусоре мировые тайны, хотя они, возможно, там есть. Запрет на переприсвоение мусора – в основе своей есть способ экономии на коллективных когнитивных издержках. Неолиберализм говорит, знаете, ребята, давайте без знаков, подчиняя таким образом перформативность мусора как таковую.
Возникает фигура этого негативного незнания, фигура спекуляции на схлопывании символического горизонта в объектах мусора, чтобы усилить раздражение, которое вызывает мусор. Иногда эта фигура появляется как след доисторического заговора, как в «Нечто» или «Чужом». Мусор в этом регистре – это такое преобразованное знание, которое уже не доступно само себе и не может быть включено ни в какие новые повестки. Это знание создано субъектом, который давно впал в кому. Раздражение невозможностью распаковки находит выражение в таких образах, как замерзший инопланетянин или культура инопланетных зародышей, которыми можно надышаться. В отношении публики к предельным формам отходов, например, к ядерным или токсичным, также есть оттенок такого раздражения, его нельзя развеять даже при помощи научных методов.
Мусор и биополитика
Теоретические вариации гарбологии игнорируют не только ценный советский, но и западный опыт. Гармония сортирующих субъектов и их банков данных о мусоре и классификации – утопия, которой нигде нет. Отечественные литераторы и художники, смешившие место жительства на Западную Европу, славны историями конфузов, неспособности встроиться в машину селекции отходов.
Рассказывается несколько анекдотов, в том числе о том, как один берлинский дедок издевался над великим русским писателем Владимиром Сорокиным в связи с сортировкой мусора.
Давайте вспомним. Селекционировать - тот самый глагол, который описывал, что войска СС делали в местностях, где шла активная партизанская борьба: от Франции до Белоруссии. Сортировка-пересборка отходов и сортировка-пересборка населения – это одна и та же операция. В обоих случаях заговор – не неклассифицируемость мусора, а вера, что все отходы так или иначе в конце концов сваливают в одну кучу и сжигают. Базовая проблема, которую сегодня раскачивает Шиес, это та же проблема, которая не давала покоя нацистам, которую пытался решить и Сталин. Уничтожение или территоризация политических или биологических отходов, то есть народов, которые не могут быть смешаны с другими.
Что делают с мусором, базово? Его или закапывают, или сжигают: либо территоризация, либо утилизация, то есть исчезновение через огонь. Но больше никто не хочет ничего сжигать. Нужно закапывать, нужна земля, нужна территория, не-места, что было справедливо замечено выше. Шиес – эксклав для столичного мусора. Но местные не согласны, что их превращают в эксклав чужим мусором. Никто не поедет туда, где закопан мусор. Потому и существует пафос освободительной борьбы от чужого мусора.
Не стоит все же универсализировать эту двусмысленную просвещенческую практику сортировки, селекции отходов. Эта практика возникла недавно и может исчезнуть. В начале 90-х Мюнхен был кристально чист, а Берлин омерзительно грязен. Затем начались эти реформы, было три категории мусора, сейчас шесть и так далее. Но если Евросоюз сохранится, эта практика распадется на множественные ансамбли, она вновь станет не эпистемически-нормативной, а множественной. Вопрос в том, как вовлечь в разные культурные игры с мусором. На Сицилии мусор сортируют по дням вывоза, какие-то отходы вывозят буквально в соответствии с макро-биоциклами.
Археология мусорных форумов
Спектр проблем, возникающих в связи с теорией отходов и попытками осмысления локальных опытов их производства, не может быть исчерпывающе очерчен. Но уже понятна ключевая проблема. Если сортировки, выбрасывания, присвоения мусора так или иначе зависят от коллективных способов категоризации, значит, сама онтология мусора множественна, возможно эти онтологии несоизмеримы. За мусором стоят разные способы связывания опыта, привычек. Мы превратили пластиковые отходы в метонимию отходов вообще не только в связи с их элементарной простотой, удобством для мышления. За ними стоят уникальные новые привычки – одноразовые привычки. А за ними стоит другой способ производства субъективного опыта. Отходы – это онтологически разные вещи из-за зазора опытов, новый опыт – новая онтология.
Социологически интересны ритуалы и устройства синхронизации опытов, условно, мусорные форумы, публичные площадки сортировки, в том числе, описанные в выше рассказанных анекдотах. Философ Александр Секацкий описал один такой форум, который встретил в швейцарской Лозанне, где коммунальные власти округа так усложнили селекцию отходов, что жителям округа пришлось в неделю собираться на совместную сортировку, чтобы делиться опытом, поощрять неуверенных в своих навыках категоризации, дать всем шанс почувствовать себя образцовыми гражданами.
Что делают такие мусорные форумы? С точки зрения политической эпистемологии Бруно Латура это идеальная модель политики, люди собираются вместе по поводу вещей, материальности. Возможно, это пример социальной магии: разложив мусор по категориям, почему нельзя сказать, что рассортированное – больше не мусор? Республиканизм швейцарских мусорных форумов, несомненно, кажущийся. Судьба мусора не обсуждается, речь лишь о гражданском долге, публичном исполнении культа гражданской веры, как это называл Гоббс. В каком-то смысле сортировка мусора – одно из последних работающих напоминаний о том, что любые такие культы должны приучать к самостоятельной классификации множественного и бесформенного. И напоминание, что в проекте «информационного общества» такие ритуалы действительно планировались как снижающие коллективные когнитивные издержки.
Сейчас они не являются продуктивными, большие данные удобнее. Речь идет о жесте полевого изучения, а не о практике. Удерживая на уровне морального порядка идею онтологической несмешиваемости мусора, мы маскируем поражение проекта утилизации как такового. Даже разложив отходы на атомы, мы не устраняем их, они продолжают создавать неопределенную угрозу смешения, неклассического эффекта и так далее. Идея ресайклинга, возвращающей переработки, представляет собой вялую пародию на рай крафта, повторного использования. Мы проведем селекцию и уничтожим неуничтожимое, негативность как таковую, чтобы вернуть все позитивное в виде бесформенного же (мусор, кажется, может быть чем угодно, но не оформленным) блага «ресурса».
Видно, однако, что без мусорных форумов дела обстоят хуже, чем с ними. За пределами Земли нет муниципальных властей, поэтому там цепь мусорной консеквенциональности обрывается на событии оставления без попечения и присмотра орбитального объекта. Теперь это ничья ответственность, ибо за пределами орбиты нет границ. Там пока не может быть и парламента, форума сортировки. Разве что можно разрешить корпорациям изымать с орбиты любые брошенные объекты, то есть превратить утилизацию в мародерство. Но скоро и это станет трудно осуществимым. Проект Илона Маска по запуску гроздей из 30 тысяч спутников превратит орбиту в свалку в неметафорическом смысле, до настоящего момента всего было запущено около 8500 космических объектов.